блатным, но ему не позволяла сделать это врожденная интеллигентность. Он заставлял себя думать на разных языках: английском, немецком, французском… которыми прекрасно владел до заключения. Он прокручивал в памяти детали прошлой работы, вспоминал фамилии и имена людей, с которыми приходилось сталкиваться, вспоминал адреса и номера телефонов. Все это отвлекало его от тупой безысходности реального мира.

Несмотря ни на что, Плакс продолжал бороться за жизнь. «Надо выстоять, что-то делать, чтобы не остаться на лесоповале, чтобы не умереть в сугробе, как умирают другие», – часто говорил себе он. Самой смерти он давно уже перестал бояться, она кружила рядом, напоминала о себе черным штабелем мертвецов, сложенным за стеной инфекционного барака. Промерзшая, как бетон, земля отказывалась их принимать. Чтобы долбить вечную мерзлоту, нужны рабочие руки, а где их взять? Это было бы непозволительной роскошью – тратить силы на покойников-зэков, когда враг стоит у ворот столицы. Все лагерное начальство лезло из кожи вон, чтобы любой ценой выгнать план, невыполнение грозило военным трибуналом, в том числе и тем, кто пока оставался на свободе.

Смерть стала так же привычна, как миска с баландой и холод, пробирающий до костей. Плакс свыкся с ней, теперь жил только одним: как бы так исхитриться, чтобы умереть, по крайней мере, в тепле, на больничной койке – неужели он и на это не мог рассчитывать?

Нет, не мог… Когда умирали его товарищи… хотя какие в лагере товарищи… все происходило по одному и тому же сценарию. Человек падал и уже не мог подняться. Кто-то из охраны лениво отрывался от костра, зло окрикивал, иногда даже палил в мертвое тело, а потом натравлял огромную псину Троцкого – такая была у нее кличка. Троцкий, недолго потаскав тело по вырубке, бросал его где-нибудь под кустом, а потом возвращался к хозяевам, поближе к теплу. А что же товарищи? Продолжат работу, будто бы ничего не произошло. Правда, есть среди них «шакалы». Вон Коромысло давно зарится на его свитер, чудом сохранившийся с московской пересылки. Свитер можно нацепить на себя, а можно обменять в лагере на пачку махры или чая, чтобы заварить чифирь. И никто, ни один человек, даже добряк Сергеич, получивший пятьдесят восьмую статью по доносу жены, ни слова не скажет в осуждение. Куда уж там роптать? Потом, в конце дня, умершего взвалят на себя другие доходяги и, как бревно, потащат в лагерь. По дороге они будут проклинать его – за то, что помер не по-человечески, за то, что отбирает у них последние силы… Уже в лагере, когда другие бригады будут хлебать свою вечернюю баланду, им придется долго стоять на плацу, пока врач с комендантом не проведут смерть по акту – таковы порядки. Соответствующую бумажку, проштампованную лиловой печатью, подошьют в дело, а штабель мертвецов у «временного склада» пополнится на еще одну единицу.

Плакс закрыл глаза и на короткое время провалился в другой мир. Море… Упругая волна выносит его на самый гребень, а потом, сердито шипя, увлекает вниз. Соленая вода забивает рот и нос, но он не сдается. Откашлявшись, продолжает плыть. Новая волна несет его прямо на камни, что опасно торчат из воды в десяти метрах от берега. Когда море спокойное, на них так приятно лежать, наблюдая за мерным колыханием водорослей. Но сейчас… Сейчас это грозные исполины, стражи, не пускающие к земле. Один удар – и все, уже не выберешься. Он яростно замолотил руками и ногами и в последнюю минуту сумел-таки проскользнуть между двумя из них, самыми коварными и большими. Ух… кажется, повезло. А по берегу уже бегает не на шутку встревоженная жена Мария. Свежий ветер раздувает белое платье. Под мышкой книга, тогда они вместе читали Зощенко. Ну вот, осталось сделать пару гребков. За камнями море спокойнее, но все равно прибой ощутимый. Он попытался нащупать дно и с головой ушел под воду. Еще гребок, еще… Грудь сдавило, чувствовалась усталость, но море не хотело отпускать, оно любит таких – упрямых, словно предлагает: «Давай померяемся силами!» Наконец по лодыжкам стеганула галька, пальцы ног царапнули дно, но в последний момент дно куда-то ушло, и торжествующий прибой потащил его обратно в море. Так повторялось несколько раз, пока он исхитрился выползти на берег. Напоследок море ощутимо толкнуло его в спину и откатилось, подыскивая другую жертву.

Плакс в изнеможении растянулся на горячей гальке, подставив дочерна загорелую спину солнцу. Прибой убаюкивал, море уже не казалось таким грозным. Рядом села Маша. За пятнадцать лет службы в секретных структурах можно было по пальцам посчитать те дни, когда ему удавалось отдохнуть, и не просто отдохнуть, а хоть ненадолго побыть самим собой.

Пошли четвертые сутки, как он с женой выбрался из слякотной Москвы в этот райский уголок. Начальник 4-го Разведывательного управления Рабоче-крестьянской Красной армии Ян Берзин, одновременно руководитель военно-секретного отдела Коминтерна, выбил им с Машей путевки в Абхазию. До этого были два года нелегальной работы в Австрии и Германии, которые дались ему, Плаксу, очень и очень нелегко.

Абхазия встретила теплом. Несмотря на середину октября, щедрое южное лето явно не хотело покидать этот гостеприимный уголок. Даже по ночам температура не опускалась ниже двадцати градусов, а днем солнце палило так, что уже в первый день Маша успела обгореть. О приближающейся зиме напоминали только белые шапки снега, осевшие на вершинах Бзыбского хребта. И еще – удивительная прозрачность воздуха, какая бывает в Абхазии только осенью. Небо, умытое короткими грозовыми дождями, заиграло новыми красками после изнурительной августовской жары. Приморский парк украсился нежным цветом олеандра, в воздухе витала золотистая пыльца буйно цветущего осман-дерева.

Крохотный поселок Новый Афон, прилепившийся, подобно ласточкину гнезду, у подножия высокой Анакопийской горы, на вершине которой находилась древняя цитадель, предмет особой гордости местных жителей – как же, символ воинской славы Абхазии: в далекие времена защитники цитадели бились до последнего, чтобы не пропустить врага! – в это время года был немноголюден. Дети учились в школе, отпускников заметно поубавилось. Устав валяться на пляже, Израиль с Марией с удовольствием бродили по окрестностям. Маша с первого взгляда влюбилась в это место. Она где-то прочла, что в новоафонской бухте нашли укрытие отважные аргонавты, спасавшиеся от погони грозного царя Колхиды Ээта, потерявшего золотое руно. Судьба Ээта была незавидной. Его предала родная дочь Медея, безоглядно влюбившаяся в предводителя аргонавтов Ясона. Изрубила на куски родного братца и бросила в море, зная, что Ээт прервет погоню… Суровые были нравы, почти как сейчас, иногда думал Плакс, не смея самому себе